А днем капитана обрадовали фразой: «Госпожа настоятельница приглашает господ офицеров роты на обед».
Вот офицеров в роте не водилось. У Якова родственников не было, мастер-сержанту помощники не требовались, так что лейтенантом, писарем, профосом и каптенармусом числилось Хохкройтендорфское (см. пр. рассказ) пугало. Пугало честно исполняло многочисленные обязанности, а жалование его капитан с сержантом делили пополам. Один раз по пьяному делу даже написали на него представление к награде. Впрочем, бумага, как водится, затерялась где-то. Чернявый Лоренцо числился в роте прапорщиком, иногда работал за писаря, когда его удавалось поймать. Лейтенантом иногда работал Ганс, заменяя недостаток происхождения крестьянской сметкой и тяжелыми кулаками. Обязанности каптенармуса, то есть кладовщика Магда крепко держала в своих ручках, которые романтичный итальянец называл белоснежными, а мастер-сержант загребущими.
Пришлось радовать хорошей новостью Лоренцо. Тот убежал наводить глянец на шляпу и сапоги с улыбкой козла, которому выписали постоянный пропуск в аптекарский огород. Капитан Лесли вздохнул, побрился, умылся, посмотрел на свое отражение В тазе с водой отразились серые глаза, скуластое, расчерченное морщинами до срока лицо, бритый, вразрез с модой, подбородок. Капитан глянул еще раз и остался недоволен увиденным. Пошел накручивать роту, чтобы безобразий без него не устраивали: если что сам поучаствует. Когда солнце зацепилось за крест на колокольне, провожатая зашла за ними. Лесли показал напоследок мастер-сержанту кулак, кликнул прифрантившегося Лоренцо, и они пошли вслед за хмурой провожатой — в калитку, темными переходами, через двор, в темный куб парадной залы. Глухо стукнула дверь. Капитан вошел, снимая шляпу — дневной свет пробивался сквозь стрельчатые резрые окна в длинную узкую залу, куда их привели, играл на старинных витражах, на бокалах темного стекла, стоявших на широком, массивном — пуля не пробьет — столе резного дерева. Капитан по обычаю поклонился, Лоренцо сказал что-то многословно-приветственное.
— Добрый день господа, — а говорила не аббатиса. Та стояла у деревянного резного кресла во главе стола, руки сложены на груди. А вот сидела в кресле дама. Высокая, худая. Очень пожилая, блеск брильянтов уже не прятал морщины. Именно дама — тысяча лет благородных предков читались на лице явственно.
— Добрый день госпожа… — тут Лесли замялся на секунду.
— Их светлость, графиня Амалия фон…,-поспешила представить хозяйку стола аббатиса. И потом назвала фамилию, от которой все приходили в ужас. Госпожа теща князя командующего. Ее сам император боится. — Приехала в наш монастырь на богомолье.
Капитан прикинул про себя примерный маршрут отхода до шведских позиций, — слава Богу, недалеко, напомнил себе, что и сам потомок королей, и как мог четко представился.
— Капитан Лесли, мушкетерская рота на службе императора. И мой прапорщик Лоренцо.
— А что с вашим лейтенантом?
— Бедолага, к сожалению, заболел… — капитан замялся, думая, чем может заболеть огородное пугало. — И его пришлось оставить в Хохкройтендорфе, на зимних квартирах.
— Жаль… — глаза графини живо напомнили Лесли зрачки дул испанских мушкетов под Нордлингеном. — Присаживайтесь, господа.
Никто не заставил себя просить дважды.
Аббатиса прочитала молитву. Все перекрестились.
— У вас имя есть, капитан Лесли?
— Яков. Яков Лесли.
— Александр Лесли, генерал шведской армии, вам не родственник?
— Половина Шотландии — Лесли. Другая половина — Гордоны. Говорят, еще есть Кемпбеллы, но я их пока не встречал, — о делах своей горной родины капитан имел весьма смутное представление. — И все друг другу родственники. Чтобы устроить всех, Александр Лесли должен быть как минимум генералиссимусом.
— Вы католик?
— Лютеранин, — аббатиса припечатала Лесли тяжелым взглядом, но смолчала.
— Почему же вы служите императору римскому? — графиня спрашивала, как допрос вела.
— Император платит, — Лесли чувствовал глухое раздражение. Приглашали, в конце концов, на обед, а не на допрос.
— А как же вера?
— У шведов сейчас католиков не меньше, чем лютеран. У императора на службе сейчас лютеран не меньше, чем католиков… — раздражение прорвалось короткой четкой речью. — Я пять лет на этой войне и никак не могу понять, чем мои действия здесь помогли одной вере или повредили другой.
— Хорошо… — голос графини был обманчиво-мягок. — Гляжу, обед принесли таки. Служки принесли и расставили тарелки — пахло вкусно. Капитан заглянул в свою и, про себя, выругался — его людей кормили гораздо хуже. Вопрос, почему местным нужно кормить ввалившуюся без приглашения роту, ему в голову не пришла. Капитан уже пять лет на этой войне — привык.
— А вы, прапорщик, — Лоренцо поднял голову, сверкнул черными глазами, — что привело Вас на имперскую службу?
— О-ла-ла, это очень интересная история, — Яков Лесли пытался пнуть прапорщика под столом, но тщетно. За столом были еще несколько послушниц, миловидных достаточно, чтобы на прапорщика низошло вдохновение, — я был студентом в славном, богатом и прославленном городе Павии, постигал науки, наслаждался всеми благами жизни, которые молодость дает, а пустой карман отнимает, и никак не помышлял о бранных подвигах, когда в городе случилась история, сколь забавная для слушателей, столь и печальная для тех кто в ней участвовал.
Капитан, слышавший эту историю много раз, постарался наесться, пока не выгнали. История была очень интересная и поучительная, но — для окопов в самый раз, а для монастыря не годиться. Лоренцо меж тем, заметив огонек интереса в газах слушательниц, заливался как соловей, не видящий за пеньем кошку.